Рано или поздно каждый из нас заходит в тупик. Важный или незначительный, драматичный или просто странный. Предприниматель, писатель, учёный, художник, домохозяйка — все по какому-то вопросу упираются в пустую таблицу Excel, чистый лист или девственный холст. В такие моменты кажется, что бесплодность листа отражает внутреннюю бездну, а вместо светлых идей в голове лишь звучит эхо.
Я испытываю такой ступор в себе регулярно, наблюдаю за ним и уже начинаю привыкать. Примечательно, что неважно, идёт ли речь о бизнесе, спорте или творчестве, природа тупика во всех случаях во многом схожа.
Пустота не означает, что вам нечего сказать. Всё с точностью до наоборот — вы хотите сказать слишком много слишком сразу. Но все слова, что приходят вам на ум, не отражают подразумеваемой сути. Они, словно ветхие мехи, не подходят молодому вину. Внутри вас зреют свежие идеи, но они пока ищут новую форму.
Пустота не означает, что вам нечего сказать. Всё с точностью до наоборот — вы хотите сказать слишком много слишком сразу.
Состояние человека напоминает гигантскую дамбу, в которой вода спокойно стоит, но эта неподвижность обманчива. В реальности, мегатонны воды напряженно ждут малейшей щели, чтобы прорвать стену и заполнить собою всю долину.
Незыблемость ограждающей стены опирается на каркас привычных допущений, скрытых от глаз внутри бетона. Парадоксальным образом, мы сами сдерживаем себя. Точнее, наши старые и уже неуместные допущения сковывают зреющий новый смысл. Достаточно расшатать лишь одно допущение и возникнет трещина, а затем желанный прорыв.
Ваша задача — взглянуть на проблемную ситуацию под новым углом и поставить под сомнение то, во что есть аксиоматическая вера. Тупик — это не конец, а, напротив, начало. Именно там начинается подлинная жизнь. Когда привычные ходы “E2-E4” оказываются непригодны, человек вынужден придумать свой оригинальный ход Конём.
Ваша задача — взглянуть на проблемную ситуацию под новым углом и поставить под сомнение то, во что есть аксиоматическая вера.
В книге Роберта Пирсига “Дзэн и искусство ухода за мотоциклом” есть яркая иллюстрация этого подхода: “Он активно вводил новшества. Его беспокоили студенты, которым было нечего сказать. Сначала он думал, что это просто лень, но позже стало очевидным, что это не так. Они просто не могли придумать, что сказать.
Одна из таких, девушка в очках с толстыми линзами, хотела написать эссе в пятьсот слов о Соединенных Штатах. Он уже привык к ощущению, когда внутри все опускается от подобных утверждений, и предложил ей, ни в чем ее не принижая, сузить тему до одного Бозмена.
Когда пришла пора сдавать работу, она ее не сделала и довольно сильно расстроилась. Она честно пыталась, но не могла придумать, что сказать.
Он уже справлялся о ней у ее предыдущих преподавателей, и те подтвердили его впечатления. Очень серьезная, дисциплинированная и прилежная, но крайне тупая. Ни искры творчества. Ее глаза за толстыми стеклами очков были глазами ишака. Она не отмазывалась, она действительно не могла ничего придумать и расстраивалась из-за собственной неспособности сделать то, что велели.
Его это просто ошарашило. Теперь уже он сам не мог придумать, что сказать. Наступило молчание, а за ним последовал неожиданный ответ:
– Сократи его до главной улицы Бозмена. – Какое-то наитие просто.
Та послушно кивнула и вышла. Но перед следующим занятием она вернулась – на этот раз в слезах: беспокойство, по-видимому, копилось долго. Она по-прежнему не могла ничего придумать – и не могла понять, почему, если она ничего не может придумать про весь Бозмен, что-то получится с одной его улицей.
Он пришел в ярость:
– Ты не смотришь! – сказал он. Всплыло воспоминание о том, как его самого выгоняли из Университета за то, что у него было слишком много чего сказать. На каждый факт существует бесконечное число гипотез. Чем больше смотришь, тем больше видишь. Она даже не смотрела по-настоящему и как-то не могла этого понять.
Он сердито сказал ей:
– Сократи до фасада одного дома на главной улице Бозмена. До Опера-Хауза. Начни с верхнего кирпича слева.
"Начни с верхнего кирпича слева."
Ее глаза за толстыми линзами расширились.
Она пришла к нему на следующее занятие с озадаченным видом и протянула тетрадь с эссе на пять тысяч слов о фасаде Опера-Хауза на главной улице Бозмена, штат Монтана.
– Я села в закусочной через дорогу, – говорила она, – и начала писать о первом кирпиче, о втором кирпиче, а с третьего все пошло само, и я уже не могла остановиться. Там подумали, что я спятила, прикалывались надо мной, но я все сделала. Ничего не понимаю.
Он тоже не понимал, но в своих долгих прогулках по улицам городка думал об этом и пришел к выводу, что ее, очевидно, останавливала та же самая блокада, которая парализовала и его в первый день преподавания. В своем писании она пыталась повторять то, что уже слышала, – точно так же, как в первый день занятий он пытался повторять то, что уже решил сказать заранее. Она не могла придумать, что сказать о Бозмене, поскольку не могла вспомнить ничего, что стоило бы повторять. Она странным образом не осознавала того, что сама могла посмотреть и увидеть что-то свежим взглядом – и написать безотносительно к тому, что сказано прежде. Сужение темы до одного кирпича уничтожило блокаду, поскольку оказалось столь очевидно, что придется немного посмотреть самой – оригинально и непосредственно.
Он продолжал экспериментировать дальше. В одном классе заставил всех целый час писать о тыльной стороне большого пальца. В начале занятия студенты на него странно посматривали, но работу выполнили все, и не поступило ни единой жалобы на то, что “нечего писать”.
В другом классе он сменил тему: вместо пальца взял монету и получил от каждого часовое сочинение. Потом происходило то же самое. Некоторые спрашивали: “А писать об обеих сторонах?” Как только они врубались в идею непосредственного самостоятельного видения, то сразу начинали понимать, что пределов тому, что можно сказать, нет. У этого задания стояла еще одна цель – установить доверие, поскольку то, что они писали – даже самое, казалось бы, тривиальное – тем не менее, было их собственным творчеством, а не подражанием кому-то. Те классы, где он давал это упражнение с монетой, всегда были менее норовистыми и более заинтересованными.
"Как только они врубались в идею непосредственного самостоятельного видения, то сразу начинали понимать, что пределов тому, что можно сказать, нет."
В результате своих экспериментов он пришел к заключению, что имитация – вот подлинное зло, которое следует сломить прежде, чем начинать настоящее обучение риторике. Казалось, имитация эта навязывалась извне. У маленьких детей ее нет. Она появляется позже – возможно, как результат самой школы.”
